Один из зачинателей и идеологов движения, директор Театра.doc Елена Гремина: «Часто пишут полную, честно говоря, глупость, что документальный театр, вербатим — это когда взяли диктофон, подслушали и потом вынесли это на сцену. Ничего подобного, это только самое начало работы. Этот самый вербатим куда более трудоемкая история, чем обычный спектакль, поэтому они не так часто появляются даже у нас в театре» [6]. Тем не менее, о той работе, которая проделывается после сбора материала, написано мало и несистематично, поэтому нам далеко от этой полной глупости в определении вербатим, о которой говорит Е. Гремина, уйти не удастся. Если судить по немногочисленным описаниям процесса, то можно схематично изобразить такой вариант. Сначала определяется тема, которая волнует и затрагивает драматурга и/или режиссера. Скажем, возникает вопрос: как адаптируются к жизни в Москве гастарбайтеры из бывших союзных республик? Или: что думают о своей деятельности российские политтехнологи? Или: как живут и что чувствуют ВИЧ-инфицированные в провинциальных российских городах? Потом актеры и/или драматурги и/режиссеры все-таки берут диктофоны и идут интервьюировать своих будущих героев. Обращают внимание интервьюеры и на поведение интервьюируемых, внешний вид, жесты и т. п. – эта информация также может использоваться при работе над спектаклем.
Это только один из вариантов сбора материала. Тексты могут быть записаны и не в ходе интервью, а скажем, услышаны в электричках. Кроме этого существует еще и, по словам письменный вербатим: письма, sms, протоколы, записки, мемуары, списки покупок, завещания, обсуждения на Интернет-форумах, посты и комменты и т. д. Например, спектакль «Сентябрь.doc» о событиях в Беслане, сделан на основе обсуждений на Интернет-форумах.
Все те части речи, которые удалось собрать и становятся текстовым материалом из которого монтируется спектакль. И вот тут есть принципиально важный момент. На сайте Театра.doc говорится: «Единица документальности для вербатима - не факт, а слово. Драматург монтирует речь других людей, не редактируя их речевой индивидуальности» [7]. Встраивая речь опрошенных в тело спектакля, резать на крупные куски или крошить текст в сравнительно мелкую крошку и комбинировать все это различным образом можно. Добавлять что-то в текст от себя, либо как-то облагораживать его – нет. Т. е. драматург волен выбрать включать или не включать тот или иной фрагмент интервью в текст постановки. Он может, к примеру, поместить фрагмент речи шахтера, политтехнолога или менеджера среднего звена в контекст шекспировской драмы, если ему кажется, что эта речь резонирует с данным контекстом [8]. Но если интервьюируемый говорит: «А я короче, костюм себе такой до этого, ну, типа как в лес идти, такой классненький, ваще такой, Адидас», и это высказывание в текст пьесы включено, то ни «ну», ни «короче», ни «ваще такой» драматург выбросить не может и порядок слов поменять тоже. Точно также нельзя вырезать или заменить мат, если он прозвучал из уст интервьюируемого.
Михаил Угаров: «Зафиксированная вещь у зрителя провоцирует рефлексию, и как бы он не кричал, что он видит это в жизни каждый день, на улице и на сцене — это разные вещи. Да, мы видим это каждый день, но мы не фиксируемся на нем, потому что если будем это делать, то у нас просто крыша съедет, а в театре фиксируемся и это в порядке вещей. Славянским народам, как по мне, очень не хватает рефлексии, поэтому это прямо наше искусство, то, что доктор прописал. Люди живут, не считаясь с реальностью: правительство так живет, народ, а потом драма у человека случается… почему? Потому что он не считался с фактами, с сегодняшним днем» [9].